Вернуться к списку


Фамилия: Хохлов
Имя:Николай
Отчетсво: Михайлович
Дата рождения: 20.12.1920
Дата смерти:
Место призыва: с. Сростки
Статус: Вернулся c войны, жив

Награды

Медаль «За победу над Германией»

Фотографии




Алтайская правда. №111-113. 26 апреля 2002 г.

Геннадий КАРЯГИН

Шальная пуля

Николай Михайлович лежал на диване с закрытыми глазами. Лежал и думал, как там без него жена управляется. Хотя прекрасно знал, что все там будет в порядке. Но не думать об этом не мог. Был бы дома, у себя в Сростках, непременно нашел бы себе работу. А тут лежи как чурка. Не привык он бездельничать.

Дочь Татьяна уговорила приехать на обследование. Она медсестрой работает, ну и договорилась. Да чего обследовать-то? К врачу можно и дома сходить. Что, в Бийске врачи выше ростом, что ли? В одних институтах учены. Да и знаю, что они скажут. Старый, мол, да израненный. Вон давеча, когда после душа выходил, внучка Дашенька подсела на диван да и спрашивает: "Кто тебя окорябал, деда?" Это она про шрам на руке заинтересовалась. Ишь ты, глазастая. Так, говорю, немец это меня. А ей все любопытно. Когда да зачем окорябал. Пуля, говорю, шальная задела. А та свое, почему шальная?

Разве расскажешь ей, маленке, про войну да бои. Рано еще. Да и не любитель я ту пору вспоминать. Разве только на День Победы. Только сама война о себе все чаще напоминает. Вон сегодня разнылась рука, спасу нет. И чего бы ей? А может, потому, что внучка напомнила. Постой, совсем запутался, старый. Не внучка она мне, а правнучка. Вот ведь как. Дожил до правнуков. Вон она, Дашутка, на кухне с дочкой Татьяной щебечет. Ей бы в куклы играть, а она про салат спрашивает. Это хорошо. Пусть смальства к женским делам интерес имеет. Ишь ты! Спрашивает, пошто масло постное нельзя. А та, ну, Татьяна, дочка моя, а ее, выходит, бабушка, поясняет: дескать, деда Коля масло постное не любит. Это правда. Не могу я даже дух его переносить. А все потому, что...

Давно это было. В войну. Везли нас тогда на фронт. Отучили сначала на санитаров, а потом спешным порядком на танкистов. И поехали мы эшелоном из-под города Омска. Немец тогда уже, почитай, пол-России захватил. А в сводках все чаще мы слышали: "...после ожесточенных боев наши войска оставили города..." Нас на запад везут, а навстречу санитарные поезда с пораненными. Невеселая эта штука, война. Про нее вспоминать-то и то тяжко. Молодые мы тогда были. Нам казалось, что приедем мы с новыми танками и погоним немца.

Ну, а как поближе к фронту подъехали, то бегать нам самим пришлось. Налетят ихние самолеты и давай на нас бомбы кидать. Что ты! Поневоле побежишь. Как-то началась бомбежка на станции, мы и разбежались. Поспрятались кто куда. А вернулись, кругом дым, огонь. Гляжу, ребята побежали к воронке. Бомбой порвало цистерну с маслом, и оно, это масло подсолнечное, прямо в воронку бежит. Ну братва это масло кто чем черпает. А у кого посуды нет, прямо хлебом макают в масло и едят. На дорогу всем выдавали сухой паек. Но кто ж рассчитывал, что дорога будет длинной. Да и на аппетит мы особо не жаловались. Что ж ты хочешь, молодые ведь были. Так что недельный запас съели за три дня. Ладно, старшина хлеб не весь выдал. Опытный был. Тем и жили. Кипяток да хлеб. А тут цельная река масла. Ну и наелись мы его до отрыжки. Да так, что по нынешний день от одного его запаха тошнит.

Да. Вот я и говорю, невеселая эта штука, война. Невеселая. Как вспомню, мороз по коже. И бок тогда заболит, и рука заноет. Не припомню, на какой станции разгрузили мы танки и своим ходом пошли. Немца тогда от Москвы уже отогнали. И шли мы уже по освобожденной земле. Трудно шли, но все же вперед. Шли и твердо знали, не попятимся. Не отдадим нашу землю назад немцу. А злость нас такая брала, не расскажешь. Ведь немец все пожег. От домов только трубы торчат. Мирных жителей побили без разбору. И стариков, и баб. Детей малых и то не щадили, изверги проклятые. Политрук рассказывал, бойцов наших немцы поймали, те, видать, из окружения выходили. Так, говорит, их штыками поискололи. Глаза выкололи, звезды на теле вырезали. Разве ж это люди! А еще политрук сказал, что плен хуже смерти. Бейтесь, мол, до последнего. Патроны кончатся - штыком бей, штык сломается - приклад есть, бей им. А нет, так руками души гада, зубами грызи, если руки поранят. Потому как окромя тебя некому защитить твой дом, жену, мать, отца да деток тв оих малых. Оно и верно.

Четверо нас было в танке. Командир по фамилии Илларионов, радист-пулеметчик Малой, водитель Ситников да я - как заряжающий. Много времени уже прошло, а нет-нет да вспомню их, товарищей боевых. Одно только плохо: не помню, как кого звали. Водитель, по-моему, Сашкой звался, а остальных не помню. Вот Малой, к примеру, так это имя его было или фамилия? Не русский он был, из евреев. Так, может, и имя. Память уже у меня не та. В лицо бы сразу узнал, а вот как звали...

Воевал я в первом танковом корпусе на втором Украинском фронте. И, как сейчас помню, командир полка у нас был полковник Блынский. Да. И чего только не было. Тяжелые бои под Кировоградом были. Что ты! Много наших там полегло. Особенно при форсировании Днепра. Здорово побили нас под селом Рублевка. Танков много пожгли. И нашу машину подбили. Это было 24 ноября 1943 года. Как сейчас помню. Ведь что интересно, как звали боевых друзей забыл, а это помню. Да. А танк - машина крепкая только со лба. Сбоку броня тоньше, а сзаду, где мотор, и вовсе опасно, ежели туда снаряд попадет. И раз уж подбили гусеницы, не крутись и бок там или мотор не подставляй. Тут уж наш командир опытный был. Илларионов-то уж в другой раз на фронт попал, после ранения, видать. Ну нам команду дал стрелять из пулемета, чтоб немца близко не подпустить. Постреляли чуток и давай из машины выбираться. Механик наш, Ситников, первым из люка вылез, и его смертельно поранило. А мы посля удачно выскочили. Да. Лежали в колее возле танка, покуда не стемн еет. Обидно было, рядом соседний танк горит. Может, в нем живые кто есть? Так немец подняться не дает, лупит из пулемета. А как стемнело, мы и пошли втроем. Залезли в танк соседский, а там - одни мертвые. Взяли мы автоматы свои, да еще командир велел забрать зимнюю одежду. Нам как раз перед боем выдали штаны ватные, куртки. Куда без них зимой. Ну и взяли, на свою беду. В руках-то одежка, а автоматы - за спиной. И, как на грех, вот они, немцы. "Хенде хох". А куда денешься. Мне вон прямо в живот фашист "шмассер" наставил. А ребят, ну командира и Малея, стрелка, повели в сторону. Шибко не любили немцы офицеров да евреев. Может, и уцелели они, кто знает. Темно было. Может, и бежали. Отчаянные ребята были.

А меня мой конвоир все в живот автоматом толкает да все "ком" да "ком", иди, мол. А у меня перед глазами солдаты поколотые штыками немецкими. Нет, думаю. Хрен тебе, а не "ком"! Вдарил я рукой по его автомату - и в сторону. Бегу, а сзади - та-та-та. Бьет вслепую, гад. А под ногами грязь, слякоть. Я уж и не помню, сколько разов падал. Тем, видать, и спасся.

И уж вроде ушел, так нет. Шваркнуло по боку, огнем обожгло. И еще в левую руку. Фриц наугад бил, вот шальная пуля меня и нашла. Рука онемела, по боку кровь льет, а я все бегу. Думаю себе - ежели упаду, больше не встану. И пошлют тогда в родное село Сростки казенную бумагу (что пропал без вести Хохлов Николай Михайлович). Надо бежать пока еще в памяти.

Ведь есть Бог на земле. Прямиком к своим вышел. А ежели бы еще куда, так неизвестно, как бы обернулось. Вышел-то я от немцев и без оружия. А таких НКВД забирало. А у них один разговор. Ну, да ладно. Отправили меня в санбат. Там и перевязали. Бок-то зажил быстро. А вот рука никак не слушалась. Висит как плеть, и все тут. Видать, нерву немчура мне перебил. И пошли госпиталя да больницы. Не поверишь, даже в городе Баку в госпитале имени Семашко сам профессор смотрел. Да, видать, ничего и не высмотрел. А с одной рукой много ли навоюешь?

Списали меня за ненадобностью. Так и закончилась для меня война. Считай, моим поражением. Да. Всего чуток поболее года повоевал я. Нагляделся всякого, а под конец и в плену побывал. Хоть недолго, минут пяток, не более, а все же был. Вот ведь какая штука. И уж сколько годов прошло, а нет-нет да приснятся мне ребята из экипажа. И шибко охота поверить, что в живых они остались. Встретиться бы, выпить по глотку из одной фляжки, как не раз бывало.

Вообще-то я не любитель выпивок. Так, ежели только на День Победы. Нас, фронтовиков, завсегда собирают. Подарки дают, деньгами помогут. Посидим, поговорим. Только с каждым разом нас все меньше становится. Видать, еще летают где-то немецкие пули. Шальные. Те, что не догнали нас на фронте. А теперь вот догоняют. Поодиночке. Постарели мы, не успеваем от них увернуться. Да.

Я вот часто думаю, для чего человек на земле рожден? Не шибко я в грамоте успел, может, и не так что думаю. Только кажется мне, что рожден человек, чтобы память о себе оставить. Ну вот, гляди, земляк наш, Шукшин, и книжки написал, и кино снимал. Это вот его память. Значит, для того он и был рожден. Ну, это громкая память. И человек он был великого ума. А я вот зачем землю топчу? Какую по себе память на земле оставлю? Вот ведь вопрос! Хотя.... Ну детей вырастил, внуков дождался, правнуков. Разве это не дело? Вон она, правнучка уже какая. Имя ей дадено хорошее, русское -Дарья! Нет, не зря я жизнь прожил. Не зря. Не обидел никого. Дом себе сам построил. А теперь вот еще и внучке Аленке помогаю. И хоть силенки уже не много, сколь могу - помогу. Будут жить в нем мои внуки да правнуки и, может, вспомнят, как деда Коля этот дом строить помогал. Вот и еще память будет. Что-то я сегодня размечтался. Войну вспомнил, жизнь свою. К чему это я? Погоди-ка, так ведь сегодня как раз двадцать четвертое ноября. Ну день, когда меня шальная пуля поранила. Точно. Ишь ты! Вон чего с утра рука-то ныла. Это ж сколько времени прошло? Ого, почти шестьдесят лет. Да. Вот ведь какая штука.

Ну, да ладно. Надо крепиться. Вот подлечусь немного, летом опять дом для Дашеньки строить буду. И покуда не построю да ее замуж не выдам, не помру. Ей-богу, не помру. Ноги ходить не будут, с тросточкой пойду. Слыхал я, в сельсовете всем фронтовикам тросточки бесплатно выдают. Так что не сдамся. Фронтовики - народ закаленный и сроду никому не сдавались.

- Чего тебе, Дашенька? Кушать? Ну пойдем кушать. Салат, говоришь, без масла? Ишь ты, умница моя. Пойдем деточка, пойдем. Без масла так без масла.